Днём, на обед, Пастухов съедал булочку. С маком. Маленькую, и, как правило, свежую. И колбасу. Ангел Петухов любил колбасу. Он нарезал её маленькими кружочками, тихонечко вздохнув, поливал кетчупом, посыпал солью. Выкладывал результат на блюдечко. И отправлял вслед за булочкой. Затем пил чай. Горячий, сладкий, с четырьмя ложками сахара. В эти моменты своей жизни Пастухов пытался постичь значение фразы "Dolce Vita". Иногда ему казалось, что это почти достижимо. И тогда ангел Пастухов добавлял в чай пятую ложку сахара. Нирвана. Он слушал музыку.

Ангелом Пастухов стал случайно. Можно сказать - сдуру. Крылья за спиной и маленький нимб на голове никогда не входили в круг его мечтаний. Он хотел звёздочки на погоны и шлем космонавта. И громко крикнуть "Поехали!" Ну или там бухгалтером, с портфелем из свиной кожи и в шляпе. Не вышло. Вот и сидел Пастухов, ещё не будучи ангелом, макал печатку в пропитанную чернилами губку и ставил гражданам вечный штамп. Граждане низко кланялись. Пастухов лениво кивал. Он ненавидел свою работу.

Как-то в среду, незадолго до обеда, Пастухов стал ангелом. Это произошло как-то тихо и незаметно. Просто в какой-то момент время остановилось и к стойке, за которой сидел Пастухов, подошёл толстенький человечек в демисезонной куртке. Из-под куртки торчали потрепанные крылья. У человечка были грустные голубые глаза. Как у спаниеля. Пастухов мигнул. Толстяк тоже.

- Ангелом стать не хотите? - толстяк печально прислонился носом к стеклу.
- Время останавливать нельзя, - Пастухов ткнул пальцем в табличку на стене. - У меня обед скоро.
- Ах, да оставьте! Что этот ваш обед по сравнению с голодными детьми Африки? - как-то уж совсем безнадёжно махнул рукой толстяк. - Я вам в ангелы предлагаю: крылышки, нимб... А вы - обед.
- Ну не скажите, - возразил Пастухов. - Обед вещь важная, и, я бы даже сказал, необходимая. Эти ваши дети отчего голодные?
- Они не мои, они - Африки, - уточнил ангел в куртке.
- Да не важно, ваши они, Африки. Главное - голодные. А голодные они оттого, что обедом пренебрегают. Между прочим, очень нехорошо с их стороны - обед игнорировать. Плохому вы детей учите, как есть плохому.

Грустноглазому стало стыдно.
- Я не специально, - буркнул он.
- Специально - не специально, а мы уже 7 минут тринадцать секунд на одном месте стоим. Кто мне это время потом вернёт?
- Придумаем что-нибудь, - толстяк задумчиво почесал в затылке. - Как только ангелом станете - обязательно придумаем.
- А зачем? - Пастухов почесал нос ручкой. - Мне и тут неплохо.
- Зачем - это мне неизвестно, - раздражённо молвил посланец. - Моё дело маленькое. Вот вы например знаете, зачем все эти идиотские штампы ставите? Нет. Вот и вы у меня по разнарядке сто двадцать седьмой. И это только с утра. Насчёт того, что вам здесь хорошо - не врите. Тут и ребёнку малому всё понятно. А уходить, в любом случае не обязательно. Ставьте свои печатки, штампики. Мир сразу переворачивать от вас никто не требует. Паспортный стол - это ведь тоже кому-то нужно.
- А что для этого надо? - вдруг встрепенулся Пастухов.
- Ничего, только форму заполните. И подпишите. Здесь и здесь. И за униформу распишитесь. Крылья, нимб, балахон белый. Всё в пакете. Не новое, но какое есть. Зато работает.

Толстяк деловито раскладывал вещи по стойке.
- Балахон можете не носить, - продолжил ангел, убирая бумаги в портфель. - Это не модно. Старики иногда надевают, но то старики. Основная масса предпочитает чёрные плащи. Но это уже дело вкуса. Вроде всё, - он поднял голову, его чистый, строгий взгляд пронзил Пастухова, словно копьё. Напускная грусть куда-то испарилась, да и сам ангел как-то подрос, стал твёрже, злее. Пастухов попятился и прикрыл глаза рукой. Затем посмотрел сквозь пальцы. Наваждение спало. Перед ним по-прежнему стоял побитый жизнью толстячок с печальными голубыми глазами.
- А что со всем этим делать? - Пастухов провёл рукой по крыльям.
- Там есть инструкция.

Они помолчали.
- И что мне теперь делать? - это вопрос не давал Пастухову покоя.
- Честно сказать - не знаю. Я не по этой части, - пожал плечами посланец. - Наверно - просто живите. Как и раньше.

Они постояли ещё немного.
- Ну, я пошёл, - сказал ангел и направился к выходу.
- Погодите! - крикнул ему Пастухов.
- Да? - устало повернулся посетитель.
- Скажите, а много вообще народу в ангелы записалось? - Пастухов прижал крылья к груди. Ему почему-то было очень тепло.
- Вы первый, - ангел как-то странно, наискосок мотнул головой.
- Сегодня?
- Вообще.

И он ушёл. А Пастухов стал ангелом.
Скоро все к этому привыкли. И сослуживцы, и посетители. Изредка над крыльями посмеивались. Но он привык. Жизнь ангела Пастухова почти не изменилась. Он также ходил на работу, также ставил штампы. Также, как и всегда, ел булочку с маком. И колбасу.
Лишь крылья и нимб отличали Пастухова от других людей. Балахон лежал дома, в шкафу. Пастухов носил длинный чёрный плащ. Ещё он начал нравиться девушкам. И собакам. Ему завидовали. Это было непривычно и даже в чём-то приятно.

Но изредка, по ночам, когда очередная пассия мирно сопела под боком, Петухов вдруг просыпался от внезапно нахлынувших чувств. Его тянуло куда-то вверх - и к небу. Тогда Петухов тихонько, совсем не слышно, расправлял крылья, и беззвучно летал по комнате. Раз за разом, вокруг люстры, по кругу. И нимб его, тихо-тихо, тускло-тускло, словно старая 5-ти ватная лампа начинал светить во тьме. Потом ангел Пастухов ложился в кровать, накрывался крыльями словно одеялом - и засыпал.
Мир потихоньку вращался.