Сначала я думал, что это сосед снизу, которому я испортил дорогой подвесной потолок, заснув однажды летней ночью пьяным в наполнявшейся прохладной водой ванне. Я собрал волю в кулачок, заработал денег, оплатил ему наконец ремонт и однажды вечером позвонил в дверь с тортом и букетом цветов в руках, дабы окончательно примириться за дружеской беседой на кухне и во время ночного дефиле за второй бутылкой водки. Сосед, как оказалось, был в тот момент с дамой и вообще, так уже устал от меня, что спустил мою тощую тушку с лестницы. А когда я заглядывал в будущее в следующий раз, на моей могиле плясало уже двое.

Оставив примирение с соседом заметкой на будущее в дешевой тетрадке, исполнявшей функции моего ежедневника, я обратил внимание на квартирную хозяйку и ее дочь. Занимая и перезанимая деньги я вовремя оплачивал все счета за квартиру, поменял засранный и прожженный окурками ковролин в гостиной, починил кран в ванной, стал вовремя выносить мусор и вытравил всех мышей, тараканов и муравьев из квартиры. Но меня все равно выгнали в конце концов к чертовой матери, потому что лицом не вышел и вообще от меня одни проблемы. На моей могиле в будущем уже играли в «каравай, каравай, кого хочешь выбирай» и водили хоровод.

Потом я решил навестить старого друга, которого вычеркнул когда-то из своей жизни, не отдав 10 долларов долга и соблазнив на прощание его жену. Он вообще тоже был не ангел, но сколько можно помнить застарелые обиды? Раскопав на чердаке родительского дома древнюю записную книжку с обглоданными крысами страницами, я обзвонил всех общих знакомых, вычислил наконец-то новый адрес былого приятеля и помчался туда с двумя пузырями дорогого спиртного. Два часа старый друг молча чокался и смотрел на мою активную примирительную жестикуляцию, иллюстрировавшую речи из серии «а помнишь как мы...» А потом он встал, вывернул мне точным ударом челюсть и выставил меня за дверь. В танцах на моей могиле он солировал с джигой.

Вылечив челюсть и дополнив тетрадный список тех, у кого надо вымолить прощения, я вспомнил о родне. Накупив билетов во все концы необъятной родины и испачкав десятки телеграфных бланков, я начал путешествие по городам и весям. Где неизменно получал то порцию презрения, то килограмм исключительно семейного лицемерия, а то и просто по шее (измеряется в количествах). Домой я вернулся, с неухоженной бородой, слегка поседевший и совершенно без денег. Для ощущения школьной дискотеки моей могиле теперь не хватало только светомузыки. Медленные танцы на пионерском расстоянии, водка и драки за женщин уже были в наличии.

Тетрадный листок с именами пришлось перевернуть - на первой стороне вписывать новичков даже самым мелким почерком было уже решительно невозможно. Тогда я вспомнил о женщинах, которых когда-то любил (иногда совсем недолго, буквально пару часов) и которых, конечно, обидел - я по-другому не умею. Метро, троллейбусы, такси, центр и окраины, другие города. Пощечины, гневно дрожавшие подбородки, метавшие молнии глаза и редкие слезы, зуботычины от мужей и сломанные ребра от старших братьев. И как результат: задорный кладбищенский канкан все там же - на моей уже изрядно затоптанной могиле.

Почти отчаявшись и перейдя на вторую страницу пахнувшей уже не бумагой, а безнадежностью тетрадки в клеточку, я начал вспоминать все подряд. Кредиторов, вплоть до десяти копеек у соседа по парте в школе. Случайных собутыльников в прокуренных комнатах общежития. Мимолетных подруг, с которыми хоть раз прошел три метра под ручку. Школьных учителей и институтских профессоров, которых не уважал. Коллег и однокашников, которых из непонятной гордыни полагал ниже себя… Тетрадка распухла, как и мои измученные бессонницей веки. А в будущее стало страшно заглядывать - шабаш, вакханалия, сатанинский обряд, вальпургиева ночь...

Я не знаю кто и в какой момент вызвал карету скорой психиатрической помощи. Санитары вывели меня изможденного, похудевшего, осунувшегося под белы руки из пропахшей сыростью и старением квартиры. В больнице я нервно оглядывался на каждый шорох и все время бормотал что-то о прощении. Исписанную мелким почерком толстую тетрадку из моих рук так и не смогли вырвать. Даже когда всадили в задницу шприц с животной дозой успокоительного. Даже когда я наконец заснул и меня отнесли в палату на хрустящие, накрахмаленные больничные простыни с синим штампом в уголке.

Время. Я не был буйным, не кидался на врачей и других пациентов, тихо бродил по больничным коридорам, не выпуская тетрадки из рук. Я покорно принимал все таблетки, уколы и беседы с врачом, но толком ничего не менялось. Я даже не знаю, сколько дней, недель, месяцев или лет прошло, пока я твердил про себя какие-то маловразумительные извинения и молитвы. Просто однажды летним утром слишком ярко светило солнце. Меня выпустили в больничный двор на прогулку и я долго стоял, зажмурив глаза, и впитывая красноту солнечного света прямо из-под век.

А потом пошел в самый дальний угол, руками, ломая ногти, вырыл яму полуметровой глубины, похоронил там свою тетрадь и начал плясать на холмике рыхлой земли. В небе что-то блеснуло и я помахал в сторону вспышки раскрытой ладонью. Я пел что-то маловразумительное и неистово прыгал. Мимо ходили другие подопечные больницы. Некоторые из них присоединились к моему нелепому танцу - беспричинное веселье очень заразно, как и сумасшествие...

Вскоре меня выписали. Я бросил все, что у меня оставалось - ненужные воспоминания - и уехал далеко-далеко захлебываться в то ли в теплой то ли ледяной воде, обжигать белую кожу то ли горячим солнцем, то ли морозным воздухом и писать глупые рассказы, которые никто никогда не прочтет.

Я заглядывал в прошлое и видел как кто-то неистово и радостно отплясывал на моей могиле.
Я заглядывал в прошлое и видел как кто-то беспомощно плакал в невидимой капсуле машины времени.
Я смотрел на обоих и довольно улыбался, отлавливая тропическую блоху в своей седой бороде.

Впрочем, я куда только не заглядывал.
Я же сумасшедший.