Петухов сидел в шезлонге в тёмных очках, цветастой рубахе и шортах, на голове у него была соломенная шляпка бывшей жены, а из дырявых резиновых сапог на ногах торчали кривые, но красивые большие пальцы, которыми Петухов с наслаждением любовался. На кухонном столе стол гранённый стакан с трубочкой, зонтиком, и воткнутой в край долькой лимона, и Петухов, зажмурив глаза, каждые десять минут делал из него глубокий глоток чистейшего спирта.
Бом! пробили часы.

- Петухов - Мазила! – радостно закричала фея, сидевшая на краю холодильника, залилась смехом и, откинувшись на спину, задрыгала в воздухе толстенькими ножками с чёрных сетчатых колготках. Петухов тяжело вздохнул – фея целеустремлённо доставала его уже третью неделю подряд, с тех самых пор, когда ночью, пока Петухов спал, она таки выкарабкалась из мусорного ведра, перегрызла мухобойку, и разбила на самой верхней кухонной полке оккупационный лагерь. И тяжко с тех пор стало Петухову, ох, тяжко.

Даже фея его иногда жалела. Уронит, бывало, ему, горшок с кактусом на голову, посмотрит, как Петухов по комнате мечется, иголки пытаясь выдрать – и жалеет. Правда недолго. До следующего горшка. Их у феи много было – с трёх подъездов натаскала.
Бом! ударили часы ещё раз.

- Петухов - Мазила! – демонически расхохоталась фея и бросила в Петухова старым сухим бубликом. Петухов привычно увернулся – практика с кактусами давала о себе знать.
- Слушай, что тебе от меня надо?! – Петухов налил в спирт спирту – и выпил. А потом съел лимончик. Стало кисло и хорошо.
- Мне нужна твоя Душа, Петухов! – фея скорчила страшную рожу и взмахнула волшебной палочкой. На кухне грянул гром, сверкнула молния, свет померк. Над гранёным стаканом образовалась миниатюрная тучка, немножко повисела, подумала – и пролилась дождём. Петухов заботливо поправил в стакане зонтик.
- А если серьёзно? – устало поинтересовался Петухов – последние две с половиной недели явно делали из него фаталиста. В эту минуту он был готов ко всему. Даже к тому, что бы лишиться любимого варенья. Вишневого. Навсегда. Петухов зажмурился и приготовился к самому страшному.
- Петухов, ты меня уважаешь?! – кто настойчиво дёрнул его за ухо, но Петухов зажмурился ещё сильнее.
- Ну, Петухов, хватит дурочку тут из себя корчить! - ухо подверглось новой атаке. "Меня нет, я в домике", - Петухов старательно уходил в себя, пытаясь достичь нирваны. Но нирвана уползала всё дальше, а ухо начинало болеть и пухнуть.
- Петухов, ну, пожалуйста! Уважаешь или нет? – в настырном голосе явно проступили слёзы. Петухов открыл один глаз. На его плече сидела рыдающая фея, и, словно в огромный носовой платок, сморкалась в его правое ухо. Этого Петухов стерпеть не мог.
- Ты скажешь, наконец, что ты хочешь?!!! – взорвался он, отбирая ухо.
- Внимания! – и фея вновь залилась слезами.
- Всего то? – недоверчиво поднял бровь Петухов.
- Ага, - хлюпнула носом фея, и было вновь пристроилась к его правому уху, но Петухов был настороже.
- Да, внимания! Я его просто требую! И любви! – фея вскочила у Петухова на плече, топнула ножкой, но не удержалась – и шлёпнулась на стол.

Немного полежав, она приподнялась на локтях, и сдунула с глаз чёлку.
- А ещё солёных орешков! – и отрубилась.
- Совсем бухая, – сплюнул на пол Петухов. И выпил. И съел лимончик. И поморщился. Удовлетворённо икнул. Остался доволен жизнью. После чего, устроившись в шезлонге поудобнее, принялся ждать завтра.

А назавтра снова были кактусы. Но Петухов был к ним готов. И, уворачиваясь от очередного горшка, он улыбался.