Обезображенное лицо окаймляли редкие пряди светлых волос, а вырванные клоки валялись на полу, усыпанном белым песком. В ступни впивались осколки ракушек, разрезая нежную кожу, незнающей грубой обуви. Из когда-то красивого рта, аккуратно вылепленном неизвестным Творцом, стекала струйка вишнёво-алой крови, безобразными каплями впитываясь в песок.
Руки не двигались - они вывернуты под острым углом за спину и её мучитель старательно втыкал иглы под ногти. Сил кричать уже не было. Только тихий стон, похожий на «Мама» срывался с её кровавых губ. Боль. Нестерпимая боль уже не причиняла страдания. Она выжгла все чувства и мысли о Смерти. Смерти уже не было. Была только Боль.

Мучитель осторожно вытащил цыганскую иголку из-под ногтя большого пальца. Скальпель давно ждал своей очереди. Одно движение, и ладонь упала на пол, отсечённая точным движением маньяка. Через секунду вторая ладонь, отделённая от запястья легла на ладонь на песке. Девушка не произнесла ни звука. Она ещё была жива. И вся её жизнь уместилась в одном мгновении. Мгновении бесконечной пытки.

Лобзик. Тупой лобзик. Лобзик с тупым лезвием полотна. Он прочертил кровавую полоску на её бедре, впившись лишь на чуть-чуть в её плоть, словно издеваясь. А затем резкими движениями лобзик вонзился в ногу, отделяя её от бедра, визжащим звуком проникая в уши. Обнажённая лишь застонала. Никакая боль не способна уже вернуть в сознание кошмарной пытки её хрупкий разум.
Вторая нога упала на песок. Маньяку надоела эта игра. Жертва не хотела показывать своих мучений и ему стало скучно. Он отвязал её от стула и кинул на пол. Она ещё дышала.

Надрезик на шее. Маленький и точный. Капелька вишнёвой крови выступила на точёной шейке. Ещё надрез. Скальпель впился в горло, разрезая вены и артерии. Что-то хрустнуло под напором хирургического инструмента и голова безжизненно повисла на какой-то ниточке плоти. Маньяк обрубил и её. Голова с открытыми невидящими глазами откатилась к ноге мучителя, измазанной вишнёвым соком, а тело издало лишь «Мама».

Глаза невидящим взглядом смотрели на кучку пепла, оставшуюся от её Любимого. И теперь пламя обхватило и её тельце и голову, облизывая остатки волос. Восьмилетний маньяк радостно сопел, зажигая очередную спичку.
- Кен... Кен! - её голос пытался пробиться сквозь небытие Смерти к Любимому.
- Барби, - голос звал её к себе, куда-то вверх, где с небес на неё смотрел Кен в сиянии игрушечного рая.