- Это чей же такой озорной? - спросила Антонина Ивановна соседку Панкратьевну. Та возилась с какими-то банками, не расслышала, переспросила:
- Ай?
- Малец, говорю, чей?
- А дачников. Уж третий день, как приехали.
- Орет больно.
- Дело молодое, - кивнула Панкратьевна. - Пускай орет да бегает...

Она снова углубилась в свое занятие, а Антонина Ивановна дочистила картошку, поставила ее в чугунке вариться и вышла на улицу. Мальчишка был здесь - что-то строил в песке возле дома ветеринара Чулкова.

- Эй, малец! - позвала старушка. Тот поднял голову.
- Что вам, бабушка?
- Подь сюды. Чего дам.

Мальчишка бросил песок и побрел к старушке. Лет ему было примерно девять-десять, коленки ободраны и замазаны йодом.
- Хочешь автомат? - спросила Антонина Ивановна, погладив малого по голове.
Тот поднял на нее загоревшиеся интересом глаза:
- А настоящий?
- Настоящий, деточка, настоящий.
- Немецкий?
- Ага, деточка, немецкий. Пошли, он в хате лежит.

Она повела мальчика в дом, предусмотрительно закрыв за собой калитку на щеколду.
- А он у вас с войны, бабушка? - спрашивал тем временем мальчишка.
- С войны, с войны, - рассеянно закивала старушка.

Они вошли в сени. Там было темно, и мальчишка с интересом озирался. Старушка нашарила в паутинном углу старый серп.
- А где автомат, бабушка? - спросил мальчишка, поворачиваяськ ней.
- Щас, щас, - сказала старушка и взмахнула серпом.

... Крови было много, и Антонина Ивановна предусмотрительно собрала ее в банку, чтобы потом пожарить. Тело разделила на куски и засолила в кадушке. Бедрышко оставила на вечер, чтобы нажарить котлет. Долго думала, что сделать с головой, но так и не решила, а на холодец пустить почему-то побрезговала - сопливый был мальчишка, и зубы гнилые. Она зарыла ее в погребе, плотно утрамбовав глину, а сверху поставила кадушку с мясом.

Вечером были котлеты. Была приглашена Панкратьевна, и старушки, выставив на стол литровую бутыль самогонки, вспоминали тяжелые послевоенные годы, когда и есть-то было нечего.
На сковороде шипела кровь с мелко накрошенным луком.