Входное отверстие получилось маленьким и аккуратным, пуля пробила небо, чмокнув, вошла в мозг, распугивая последние мысли, и вынесла довольно большой кусок черепа. Придав половине комнаты модный колор - в красно-серую крапинку - из затылка красивым веером вырвались мокрые хлопья. Я планировал красиво упасть на спину, но, видимо, не рассчитал угол приложения дула - пистолет, выбив четыре верхних зуба, вырвался изо рта и выпал из руки, меня крутануло влево и с размаху приложило подбородком об паркет. Из горла и затылка полилась темная кровь, перепачкав волосы, лицо и ворот красивой, чистой, глаженой футболки.

С тех пор я лежал без движения, смотрел назакрывающимися глазами в пол и беспрерывно мучительно думал. Надо мной роились жирные разноцветные мухи, периодически присаживаясь на мертвую голову. По засохшей причудливым узором разлившейся на паркет крови деловито бегали тараканы. Изредка появлялась невесть откуда взявшаяся в городской квартире крыса, что бы отгрызть очередной кусок от моего лица. Так себе, картина, наверное, а, кроме того, уже к четвертому дню мое тело уже довольно ощутимо воняло разложением, что уж говорить о дне седьмом. Я был не в состоянии пошевелиться, не чувствовал ни одной мышцы. Я вообще почти ничего не чувствовал, только сильно болела голова. Ну и докучали однообразный вид плюс надоевшие, еще когда я был жив, звуки.

Вообще-то я искренне думал, что меня найдут гораздо быстрее. Представлял, как станут разрываться оба - домашний и мобильный - телефона, как начнут стучать в дверь. Как выломают запертый на один оборот замок, ударом кувалды. Как с кем-нибудь из любивших меня женщин случится непременная истерика при взгляде на красиво лежащий на спине труп. Как будут причитать и плакать знакомые. Как начнут грустно сплевывать сквозь зубы былые собутыльники, раскуривая дешевые сигареты на лестнице во время поминок. Даже вкус на скорую руку слепленного салата в огромном тазу и запах пластиковых цветов представлял себе довольно хорошо. Но.

Нет. Я лежал на полу седьмые (если не сбился со счета) сутки - левая половина лица обглодана крысами, плоть на краях ран давно отмерла и свисает нелепыми ошметками, тело наверняка посинело, позеленело и заиграло черт знает какими красками, глаза запомнили каждую щербинку на старом, давно не обновлявшемся лаком паркете, барабанные перепонки вибрировали от обилия нелепых шумов, голова болела, как при самом жутком похмелье. Я лежал и не мог двинуть даже мизинцем. Я лежал и ненавидел мух, гадивших прямо в мои гниющие раны, тараканов, пожиравших мою засохшую кровь, крысу, обгладывавшую потихоньку мое лицо, людей, которых все не было и не было.

Когда за дверью послышались громкие голоса, обсуждавшие, как высверлить замок, я не поверил. Я подумал, что схожу с ума. В конце концов, лежать мертвым посреди комнаты захламленной съемной квартиры - удовольствие не из лучших. Рассудок теряется, мысли плывут, разум отказывает. Но нет. Полчаса препирательств, и появился пьяный слесарь. Продырявил замок победитовым сверлом и открыл дверь. Прокатился общий выдох омерзения - надо было, наверное, открыть окно, чтоб не так воняло. Потом кто-то помянул бога, кто-то черта. Хозяйку квартиры, видимо и вызвавшую помощь, стошнило прямо в коридоре.

Следующие полчаса бога поминали довольно часто. Равно как и черта. Равно как и гребаную матерь. Туповатый участковый милиционер столкнулся с недельным трупом первый раз в жизни, и явно не знал, что делать. Хозяйка квартиры причитала и плакала, но не от жалости ко мне, а от предвкушения неизбежных убытков от следственного процесса. Соседи гудели за дверью, рассуждая о том, что «такой хороший, ничто не предвещало, как же так, как было можно, зачем, почему, отчего и даже, кажется, какого х..». Слесарь, в надежде на опохмел рассказывал о тяготах жизни простых рабочих участковому. Последний не выдержал и зычным криком выгнал всех из квартиры.

Прикрыл дверь. Позвонил в отдел. Вызвал кого надо. Полагаю, что следственную группу и труповозку. Поблевал в унитаз, не спустив за собой воду. Выпил остатки моей водки, судя по судорожным глоткам, доносившимся из кухни. Потом долго ходил по квартире, топча грязными кирзовыми сапогами огромного размера - сука, я же полы вымыл - жалился провидению и, кажется, мне. На работу, на зарплату, на алкашей из десятого дома, на жену, на любовницу, на соседку, на сына в пионерском лагере. На тещу, «дай ей бог здоровья, хотя она давно уже померла». На тестя с его «гребаной картошкой на сраном, бля, огороде». На коллег, которые «пид.. гребаные только и думают, как его подсидеть». Время шло. Участковый скулил, обращаясь к потолку, и никто не ехал.

Я лежал, смотрел на его огромные сапоги, шаркавшие по паркету, и слушал его чертовы жалобы. «Сука, ненавижу, - заорал он в конце концов. - Всех вас, бляди, ненавижу!!!». Заорал и ударил изо всех сил кулаком по моему черному телевизору. Ударил и отскочил, испугавшись собственной наглости. Его сапоги оказались прямо напротив моей головы. «И ты еще, козел, - добавил он после паузы. - Кто тебя, бля, просил тут стреляться?» При всем желании ответить я не мог. «Кто тебя просил, гнида? Отвечай, чего молчишь? Отвечай, сука, когда с тобой разговаривают!», - он несильно пнул меня в висок сапогом. Голова упала на правую сторону, явив окружающей действительности обглоданную крысой половину лица.

Участковый ударил меня сапогом в голову еще раз. «Сука, - орал он. - Зачем? Зачем? Зачем?!». Я, конечно, молчал. «У-у-у-у-у-у», - завыл участковый совершенно нечеловеческим голосом и начал крушить все вокруг, перемежая удары невнятным матом. Сука. Высадил стекло в серванте. Гнида. Разбил сапогом телевизор. Тварь. Опрокинул на пол ноутбук. Подонок, пидор, говнюк. Гладильная доска, люстра, тумбочка... Буйство кончилось так же резко, как и началось. На прощанье он пнул пакет с давно забытыми вещами. На пол выпали пачка жевательного мармелада, крохотная игрушка, фотография и кружевное белье. Плюнув на все выпавшее и на весь мир разом зелено-желтой слюной, участковый тяжело опустился на стул прямо передо мной и зарыдал.

И вот тут я моргнул, завращал глазами и в кончиках пальцев ощутил покалывание.

Я пытаюсь сосредоточиться на этом ощущении. Жутко болит голова. Я хочу дотянуться до грязного кирзового сапога рыдающего участкового, но не получается. Кончики пальцев нестерпимо жжет, я не думаю ни о чем больше. Огромный черный грязный сапог - вот моя цель. Я хочу шевельнуть пальцем. Хотя бы одним. Для начала. И я это сделаю. Я пошевелю пальцем. Одним, вторым, третьим, рукой. Я подниму голову, я улыбнусь. Я отмахнусь от назойливых жирных мух. Я схвачу его за ногу. Я оторву от пола вторую руку. Я...

И тогда ему писец. И вам всем тоже, кстати.