- Мы, Нинуль, скоро уже двадцать лет вместе... - Петр Егорович потер неожиданно вспотевшие ладошки и осторожно прокашлялся.
- Двадцать один. - безапелляционно поправила мужа дородная Нинуля, и продолжила утреннюю глажку белья. Думая о чем-то своем, бабском, она напевала под нос любимую «забирай меня скорей, увози за сто морей... ля-ляля-ля-ля... я ведь взрослая уже!»
- Вот! Нинуль, мы же взрослые люди! Дети разлетелись по институтам... и вообще... - Петр Егорович потупил очи долу, крупное лицо его предательски порозовело.
- Че надо?... «нана-на-нананна... и целуй меня везде!» - массивные бедра Нинули закачались в такт с летающим по рубашке утюгом.
- Э..., значит,... Нинуль! Мы двадцать лет, то есть двадцать один... э... вместе, значит.. э... дети наши... э...
- Выросли! Слышала уже. Что дальше, Пронькин? Денег на бильярд не дам! Все равно, ты, скотина такая, пятьсот рублей заныкал с зарплаты... тара-рара-рарара... поцелуй меня везде!
- Да вычли с меня! Ну сколько можно повторять!
- Не дам!
- Да не об этом я, Нина! - трагические нотки в голосе Петра Егоровича заставили хозяйку на секунду оторваться от поглотившего ее процесса. Нинуля насторожилась и, подобно разжиревшему спаниелю в поле, «сделала стойку»:
- Что надо, Пронькин?
- Нина, Нинуля... ты знаешь, что я много и активно читаю в последнее время.
- А-аа! Ну и читай себе, Пронькин! Книжек вон полдома, сколько денег на эту моду дурацкую ухайдакано... пам-парам-пампам-пампам... я ведь взрооослая уже... - ТЬФУ! - супруга щедро окропила влагой очередную тряпку. Утюг зашипел и коброй метнулся по гладильной доске.
- Так вот, перечитывая нашу библиотеку я, подчеркиваю, совершенно случайно, наткнулся на преинтереснейшую книженцию! Нинуля, это подлинный шедевр философской мысли, этот автор, Нина, заставил меня пересмотреть свои...
- Какой автор, Пронькин?
- Леопольд фон Захер-Мазох!
- За что?!
- Ээ... За-хер... фон... Мазох, Нинулечка...
- Ну ты, Пронькин, даешь! Скоро полтинник мужику, а он все за хер читает! Угомонись, Кабзданова!
- Казанова, Нинулечка...
- КабзДАнова! И, вообще, захер мне твой кот Леопольд, когда за квартиру неуплочено? А это, Пронькин, между прочим, твоя обязанность! Вот если бы тебе было не похер, больше толку было бы, КабзДАнова ты моя.... и це-луй меня везде!
- Господи, какие мелочи, Нина! Гениальный опус Мазоха «Венера в мехах» буквально перевернул...
- В чем?
- В мехах...

Петька, неужели? Ну неужто сподобилась? А? Колись! Что вправду шубу купил? Но ты ж помнишь, какую я хотела? Как у Светланы Ивановны! Ах ты скромняга ты мой! Заначечки свои достал, скопил, мой пупусик, женушке на шубку! А я-то думаю, что ты все за хер говоришь, стеснительный мой... траляля-ля-ляля-ляля... а я ведь взрослая уже! А какая? НЕТ! Не говори... попробую угадать... До пяток? Нет?
Нет... до пяток, Петюня, ты не потянешь... Но главное ж внимание! Иди ко мне, я тебя поцелую, штырлиц ты мой! Давай-давай-давай-давай, показывай!

Лицо Петра Егоровича Пронькина приобрело легкий апоплексический оттенок. Шуба никак не вписывалась в планы утренних садо-мазохистических фантазий, в которые он самонадеянно пытался вовлечь супругу. Мечталось, конечно, о чем-то более стройном и длинноногом, но в наличии была только групногабаритная Нинуля, потому приходилось подкатываться к ней.
Поняв, что окончательно и бесповоротно пропадает, ценой неимоверных потуг воли, Петр Егорович пошел ва-банк. Коленки предательски вздрагивали, но отступать было поздно:

- Нина... э... Нинуля! Пусть это будет... э... сюрприз... э. Я быхотелсерьезнопоговоритьс тобой О СЕКСЕ!
- Ну поговори, Бомжуан, поговори! - томно промычала оглушенная предвкушением сюрприза Нинуля.
- Дон... Жуан... скромно попытался поправить жену Петр Егорович.
- Дык гандоны в тумбочке, разуй глаза, бандераст ты мой! Выдумщик ты, Пронькин! Я балдею... а цвет? Светлая или коричневая? Или серая?
- Ну это... как ты хотела, короче - Петр Егорович понял, что гибнет безвозвратно, и попытался пропасть с музыкой... Нинуля! - замолотил языком сладострастец. - Значит давай так: я - как будто фашист, а ты - пленная школьница-партизанка. А? Я тебя буду, как будто, ну понарошку, мучать и будто бы насиловать, а? Давай?
- Ой, Пронькин, даже не знаю... Серая говоришь? Фашист ты, Пронькин, проклятый! Насилуй уже меня скорей, мне в школу пора! - заблажила в голос «школьница» и обрушилась центнером тела на супружеское ложе. Болты и сочленения кровати протестующе захрипели.

- Нихт! - неожиданно взвился Петр Егорович - дас ист кляйне партизанский шлюшка! Сейчас мы будем тебя немножечко мучайт! Яфки! Пароли! Атвечайт, маленький курва! - Петр Егорович забегал вокруг ложа, одной рукой стыдливо прикрывая оттопыренные семейники, а другой выписывая щедрые плюхи по налитым бедрам «партизанки».
Глаза новоявленного садиста сбежались в кучку, с дрожащих губ активно побежала слюна. Чувствовалось, что игра заводит его не по-детски. Сбывались самые сокровенные фантазии юности. Если бы в этот момент Петру Егоровичу удалось взлететь, он ничуть не удивился бы.

В запале полетели к потолку: майка х/б пятьдесят второго размера, производства фабрики КИМ и трусы семейные (республика Польша, приятный бежевый цвет )с микки-маусами. Окрыленный первым успехом немолодой садист схватился за шевелюру жены и, с криком: «Сосайт! Шнеля-шнеля!» - попытался сделать то, чего ему не удавалось за двадцать, нет, за двадцать один год скучной супружеской жизни.
Слабой половине развратные действия озабоченного «фашиста» явно не понравились:
- Ах ты козел! Морда ты немецко-фашистсткая! Пионерку в ...?! - Нина Игнатьевна вжилась в роль, но кипучая ее натура не хотела терпеть измывательства хлипкого насильника. Одним мощным толчком уронив волосатое тельце мужа, с песней «Взвейтесь кострами, синие ночи!» - массивная Нинуля увлеченно принялась мутузить Петра Егоровича по полу:
- Получай, гад! За нашу Советскую Родину! За Сталина... сосайт он вздумал, скотина! Я тебе щас устрою захер фонмазох!
- Аааа! Больнааа!
- Конечно, больно! А слезы русских матерей? Им не было больно?! Подонок! - пионерка-Нинуля крепкой партизанской рукой начала крутить вражеское причинное место.
- УУууу!!! Нинуля! Аааа! Я больше не буду! - Петр Егорович, и, вдруг, ощутил, как сквозь приступы боли на него накатывает волна оргазма. И какого!
Захлестнувшие мужа эмоции предсказуемо передались истязательнице:
- Вот тебе! Вот! На! Получай, ОХ! ОХ! Скотина! УУУУУУУ!!!!! - по-волчьи счастливо завыла Нинуля, что есть силы дубася мужа по плешивой головенке и улетая в неизвестные ей доселе дали...

"...чем более уступчивой и праведной выказывает себя женщина, тем скорее мужчина отрезвляется и становится властелином; и чем более она окажется жестокой и неверной, чем грубее она с ним будет обращаться, чем дерзостнее она будет им играть, чем меньше жалости она будет выказывать, тем больше будет она разжигать сладострастие мужчины, тем больше будет она им любима и боготворима".- прочитала вслух Нинуля и властно скинула серую шубку с дородного тела. - А твой Захер, не такой уж и дурак, а, Пронькин? Глаза ее хищно сверкнули. Связанный колготами Петр Егорович поглубже вжался в угол комнаты и заплакал счастливыми слезами.