- Милая! Чайку в шестое сообрази! - даже не оборачиваясь, рявкнул пассажир и, тяжело сопя, ввалился в двухместное купе. Благообразный, интеллигентного вида старикан при виде новоявленного соседа поежился и поглубже засунулся очками в толстый том «Сравнительного языкознания», демонстрируя всем своим несчастным видом нежелание общаться. Впрочем, столь явное пренебрежение никоим образом не повлияло на благодушное настроение тридцатилетнего детины, со свойственной ограниченным натурам радостной прямотой, он пробасил:

- Ну что, папаша, будем знакомиться, я Миха Жилин, типа бизнесмен, в Питер еду по делам: решать вопросы. Да ты, отец, не бычись, ехать нам вместе целую ночь, так что, давай-давай колись, как тебя звать-величать?
- Семен Геннадьевич... кхм... филолог, еду на симпозиум, - грустно промямлил старичок и тяжко вздохнул.
- Ага! Академик, значит? - подмигнул маленьким свинцовым глазом Миха и споро начал выкладывать на столик снедь в ярких упаковках.
- Ну почему сразу академик? Всего лишь профессор... - неожиданно порозовел престарелый филолог.
- Отлично! Глубокомысленно заметил Жилин и решительным движением свинтил пробку с невесть откуда взявшейся бутылки коньяка. - Давай, отец... за знакомство, - тостующий щедро плеснул в граненые поездные стаканы.
- Позвольте отказаться, молодой человек... - профессор снял тоненькие очочки и сосредоточенно принялся полировать их белоснежным носовым платком.
- Да не стесняйся ты, Генадьич! - попутчик бесцеремонно вставил в холеную дворянскую кисть стакан, - закусон отличный, коньячок приличный! Не хочешь за знакомство, выпей за науку! Давайдавайдавайдавай! - наглец практически силком заталкивал ароматную жидкость в скорбный рот старца.
- Да-да, за науку, - постфактум неубедительно проблеял сухенький страдалец.
- От малацца! Это по-нашему! Стояночка! Не закусываем - посылаем вдогонку еще пару капель! Давайдавайдавайдавай... оп-па! Не стесняйся, Генадьич, балычок, севрюжка - наша исконная закусь. - как это водится у русского человека, неожиданное поездное знакомство и чуть-чуть алкоголя пробили брешь в замкнутости. Разговор перешел в хвастливую фазу.

Пунцово пылающий, уже переодетый в дорожный «Адидас» Миха, в приступе исповедальной болтливости вещал профессору о жизненных проблемах.
- Генадьич! Ты думаешь нам, бизнесменам, легко? Нам не легко! Это раньше мы с Репой (это шеф мой) нормально доили Измайлово... хватало всем! Все были довольны! Пацаны - в день имели, сколько работяга в месяц... Сейчас уже не то! Мне Репа говорит: «Сейчас, Миха, другие времена! Сейчас на гоп-стоп никого не возьмешь... сейчас батонами шевелить надо! Бабки должны вращаться и приносить бабки-штрих» Генадьич, ты ж профессор, что такое бабки-штрих?
- Да! - Семен Геннадьич неожиданно попытался вскочить, но больно зашиб яйцеобразную лысину о боковой светильник. Потирая ушибленное место, профессор разразился монологом. - Вот вы, уважаемый, говорите «бабки». А кто-нибудь задумывался об этимологии этого слова? По моему скромному мнению, персонификация денежных знаков по феминотипу идет от глубинной матриархальной сущности нашего народа. Обожествление женщины, в целом присуще общинному строю, который, мое глубокое мнение, не изжит окончательно в нашем народе. Общинные институты, пусть в извращенных формах, но живы!
- Я, вообще-то, за ловандос спросил... - ошалело пробасил Миха.
- Вот! - профессор потер сухие ладошки. - Давайте, юноша, еще по пять капель... угу! Давайте затронем временную трансформацию слова «деньги», смотрите, вначале это «деревянные»: хомо советикус относился к деньгам с презрением! Потом деньги становятся «зелеными», «деревянные» умирают! Термин «зеленые» привносится в общество нарождающимся классом челноков, но тут же возникает пренебрежительно-уничижительное «бабки» криминалитета, который, на первых порах, не празднует власть денег..
- Эээ-э, папаша, эко тебя занесло... Не надо про то, в чем не «копенгаген»! Мы к бабосикам всегда со всем уважением! Кто деньги любит, у того их есть! Вот сколько у тебя с собой?
- Ну... шесть тысяч рублей... нас в общем-то встречают... - профессор пожал куценькими плечиками.
- Не любишь, ты, папаша, деньгу! И она тебя не любит! - Миха пьяно осклабился и вытянул из-под полки рыжий баул. На! Смотри! Здесь, Генадьич, полмулика полновесных евреев! Все мои! Еду вкидывать в одну делюгу. Пощупай, не стесняйся, когда такое еще увидишь. А ты говоришь, наука!
- Не зарывайтесь, юноша! Наука никогда не была дешевой содержанкой у всяких там нуворишей! - профессор явно обиделся, завернулся в клетчатое казенное одеяло и демонстративно отвернулся к стенке.
- Чаю желаете? - засунулась было в купе дородная проводница.
- Нет! - единодушно выкрикнули недавние собутыльники. Миха зло хлопнул дверцей и погасил свет.

Проснулся Миха от жуткого сушняка. «Тылох-тылох, тылох-тылох, тылох-тылох» - постукивали колесные пары. Не фига я не лох... - подумал Миха и жадно ополовинил нащупанную в темноте бутылку минералки.

- Дед.. Дед! Профессор? Минералочки хочешь? - ответом было молчание. - Генадьич, ты че спишь или помер? - Миха щелкнул кнопкой, купе замерцало тусклым дежурным освещением. Профессора не было. Баула с деньгами тоже. На столе, посреди остатков бурной трапезы притаилась записка:

«Лошара! Твой баул с баболосом исполнил Сеня Архангельский, гордись. Передавай Репе привет, он у меня на зоне в шестерках бегал, помнит меня по погонялу "Профессор". Лавэ пойдет на общее. Предъяву мне кидать, тебе не по чину и не по понятиям».

Внизу записки стояла гордая подпись: Вор.

Миха, прочитав послание, резво выхватил из внутреннего кармана мобильник и затараторил:
- Михалыч! Да не спи ты! Короче, Профессор наживку проглотил! Ага! Баул фальшивых евриков и полкило наркоты! Найдете по маячку. Вышел в районе Бологое. Я ему Михой Жилиным представился, который под следствием у нас. Так точно, товарищ полковник! Вор должен сидеть в тюрьме! Служу Отечеству!